– Расписку хоть оставь, Гаврилыч! – попросил Степан Федорович.

– Расписки милиция не пишет. Если ты такой буквоед, могу протокол составить за незаконное хранение!

– Эхх… – вздохнул отец и безнадежно махнул рукой.

Вынужденно забитых обгорелых свиней возила на рынок Галина. Когда пришло время рассчитываться, между семьями возник очередной конфликт: Вера и Степан считали, что она должна была заработать в два раза больше, чем привезла, а сама Галина и Владимир с пеной у рта доказывали, что в спешке, да еще у оптовиков-перекупщиков получить больше было невозможно, а потеря времени могла привести к порче мяса. В результате Гаврины и Комаровы в очередной раз рассорились и все отношения прервали. Но Гаврины успешно справлялись с хозяйством. Отец с Сергеем забивали и разделывали свиней, мать возила мясо на рынок, но времени самой торговать не было, приходилось сдавать перекупщикам, на этом терялись приличные деньги. Да и колбасы они делать не успевали, сало не солили и не коптили, что тоже приводило к упущенной выгоде.

– Ничего, зато с этими дармоедами не делимся, все в семье остается! – говорил отец. – А то помощи от них с гулькин хрен, а претензий – вагон!

– Ох, Степан, нехорошо это, – кручинилась мать. – Родня все же… Они мыкаются без работы, да и нам лишние руки не помешают… Лучше, чем чужих брать…

– Ладно, посмотрим, – уклончиво говорил отец. Сергей знал, чем дело кончится: при удобном предлоге родственники помирятся. Так было уже неоднократно.

На этот раз предлогом послужило казенное письмо на имя Степана Федоровича, которое пришло уже в конце апреля. В конверте находился официальный документ – постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту пожара в домовладении Гавриных.

«Признаков умышленного поджога в ходе доследственной проверки не установлено, наличие бутылки из-под бензина не подтверждает преступного умысла, так как бензин мог храниться в сарае для хозяйственных целей… Гражданин Бабаскин, которого потерпевший называл в качестве возможного подозреваемого, во время пожара находился в Тиходонске, других недоброжелателей и врагов, по словам Гаврина, у него не имеется. Никого постороннего в момент возгорания поблизости не видели ни потерпевшие, ни соседи…»

– Вот идиоты! Какой бензин может храниться в котухе?! – возмущался Степан Федорович. – Не в сарае, как они пишут, а в котухе! Свиньи, что ли, пользовались им в хозяйственных целях?

– И потом, Никитос мог кого угодно нанять, а сам уехал, чтобы подозрение отвести! – соглашался сосед Василий.

– Как захотели, так и сделали, – печально сказала мать.

Соседи, принимавшие участие в тушении пожара, скорбно соглашались, ругали Горыныча и неизвестного следователя, сочувствовали Гавриным. Весть о несправедливом решении быстро облетела всю Яблоневку.

И Комаровы пришли с сочувствием, принесли магазинную водку и мясной пирог, изготовленный не склонной к кулинарии Галиной. Примирение состоялось.

К лету Гаврины стали отходить от пожара. Удобренная пеплом земля дала хороший урожай, и теперь каждый день Вера Петровна готовила молодую картошку, рассчитывая, что её хватит и на зиму, и на посадку. Начали восстанавливать уничтоженные огнем постройки, решили поставить новый крепкий забор, копили деньги на восстановление поголовья свиней.

Гаврош, как мог, помогал родителям. Время близилось к обеду. Перед тем как поесть самому, Сергей пошёл вначале покормить свиней. Мать возилась в летней кухне, а отец с дядей Вовой меняли сгнившие столбы ворот. Новые столбы лежали рядом, заранее вбитые на четверть в металлические трубы, чтобы основания не гнили. Трубы решено было зацементировать. Дядя Вова готовил ямы: стоя на коленях, выгребал своими большими ладонями, как ковшом, землю и труху от старого столба, а отец размешивал лопатой цементный раствор в старом тазу.

Гаврош насыпал в корыто поросятам смесь из молотой кукурузы и пшеничных отрубей, бросил большой пучок травы щарицы и пошел набрать ещё корма. С улицы донёсся приближающийся треск мотоциклетного мотора. Гаврошу он показался знакомым. Смутное беспокойство заставило его отвлечься от своего занятия. Из-за отсутствия ворот улицу хорошо было видно.

«ИЖ Планета-3» с коляской почти уже проехал мимо, но сидевший в коляске что-то крикнул водителю, и мотоцикл резко свернул к дому Гавриных. Приехавшие были без шлемов, и Сергей узнал их сразу: за рулём сидел Чага, сзади – Худой, а в коляске – Никитос.

Они подъехали почти вплотную к дяде Вове, чуть ли не упершись в него передним колесом. Чага заглушил двигатель, и все трое спешились.

– Привет работягам! – оскалился Никитос.

Дядя Вова высыпал пригоршню земли, обтрусил ладони и направился к рукомойнику.

Степан Федорович сжал лопату в руках.

– Чего надо?!

– Свинины жареной купить хочу! Только чтобы не горелая! У тебя ж с зимы осталась?

– Ты меня спалил и еще хвалишься?! Зубы скалишь?!

Отец замахнулся лопатой, но Чага с Худым были наготове. Худой ухватился за черенок, повалил его на землю, вырвал лопату и ударил лежащего по голове с такой силой, что послышался хруст – то ли держак лопнул, то ли череп. Тут же подскочил Чага, и они вдвоём принялись избивать упавшего ногами. Удары сыпались без разбора – по голове и по телу.

– Вы что делаете, гады! Дядя Вова, мочи их! – Гаврош кинулся на выручку, с разбегу прыгнул Худому на плечи, и свалил на землю. Вскочив, повернулся к Чаге. Но тот, оказывается, и впрямь был боксером – легко увернулся, ударил встречным в челюсть, и свет в глазах подростка померк, он бессильно опрокинулся на спину. Но быстро пришел в себя от крика Никитоса:

– Худой, ты офуел?! Ты ж его замочил!

Все трое стояли вокруг неподвижного отца.

– Да я это… Не хотел… Он сам виноват, – гугниво оправдывался Худой.

На шум выбежала из дома мать. Увидев лежащего на земле окровавленного мужа, пронзительно закричала.

– Валим отсюда! – приказал Никитос. Они вскочили на свой «ИЖ» и, поднимая пыль, умчались по проселку в степь.

Гаврош склонился над отцом. Тот был без сознания. Лицо – как один большой синяк, из раны на голове обильно текла кровь.

– Ай-ай-ай! – запричитал подбежавший дядя Вова. – Как же так?! Что ж они, сволочи, сделали!

– Чего ж ты не помог?! – зло спросил Гаврош, размазывая по лицу слезы. – Ты же десантник! Ты же один пятерых уложить можешь!

– Да я же руки мыл… А это все быстро… Я и не вспопашился…

Вокруг стали собираться соседи.

– В больницу его нужно! – сказал Василий. – Сейчас я мотоцикл выведу, и повезём!

Через несколько минут раненого погрузили в коляску «Днепра».

– Вера, позвони фельдшеру, предупреди, чтоб ждал! – крикнул Василий, садясь за руль. Гаврош запрыгнул сзади. «Лишь бы дождался! Лишь бы дождался!» – стучало в голове. Он понимал, что произошло непоправимое и фельдшер ничем не поможет. Но примириться с этим было нельзя, требовалось что-то делать: бежать, нестись по воздуху, как будто они спешили к доброму и всемогущему волшебнику.

Утирая передником слёзы, мать побежала к дому Кузнецовых – у главы поселения был ближайший телефон. «Днепр» резко рванул с места.

Всю дорогу до Ореховки – только там можно было получить медицинскую помощь, – Гаврош придерживал голову отца. Как ни старался дядя Вася вести мотоцикл плавно, на разбитой дороге сильно трясло. Ворота к дому, в котором располагался фельдшерско-акушерский пункт, были открыты настежь. Фельдшер Кузьмич – пожилой худощавый мужчина в очках, встречал их на входе.

– Заносите аккуратно! – командовал он. – Я уже вызвал «скорую» из Климовки! Давайте пока голову перевяжу…

Через час приехал «УАЗ-452», именуемый в народе «таблеткой», с насквозь проржавевшими крыльями и большим красным крестом на двери. Кроме водителя в нем сидела лишь молоденькая, видимо только после медицинского училища, девушка-фельдшер. Она опасливо осмотрела пациента.

– Тяжелый. В больницу надо. Тут ничего не сделаем!